Убийство Троцкого - Страница 2

Разумеется, Троцкий имел все основания принимать меры предосторожности. За три месяца до его убийства, 24 мая 1940 года, на его усадьбу было произведено нападение. В 4 часа утра к дому Троцкого подкатили автомобили, на которых было 20 человек, переодетых в синие мундиры мексиканских полицейских. Они мгновенно, без шума и без кровопролития, справились с настоящими мексиканскими полицейскими, несшими охранную службу при доме, и позвонили. На дежурстве в эту ночь находился секретарь хозяина дома, 25-летний американец Роберт Шелдон Гарт. Он отворил им дверь. Злоумышленники ворвались в дом, открыли огонь из трех пулеметов по спальням как со двора, так и из кабинета Троцкого, смежного с его спальней. Хозяева спаслись лишь потому, что бросились на пол. В спальную нападавшие не проникли по не совсем понятной причине — будто бы потому, что дверь из кабинета в спальную очень хорошо затворялась и была снабжена сложными приспособлениями. Бросив несколько зажигательных бомб, которые, впрочем, большого вреда не причинили, злоумышленники удалились, захватив с собой Шелдона Гарта. Через месяц, ночью 24 июня, в кухне какого-то мексиканского дома, расположенного в двадцати милях от усадьбы Троцкого, было найдено под полом, на глубине двух футов, изуродованное тело секретаря со следами тяжких побоев и трех револьверных ран. Как писала газета «Графико», «he had been killed a la Mexicana, which means he had been beaten first to force him to flight so his slayers “might quiet their consciences” instead of murdering him in cold blood».

Преступление это, совпавшее по времени с мировыми событиями во Франции, почти никакого внимания не вызвало. Газеты им не занимались. Но следственные власти никак не могли понять, почему был похищен и убит Гарт. Теперь легко дать этому правдоподобное объяснение — о нем скажу дальше. Как бы то ни было, после 24 мая мексиканское правительство подвергло аресту весь состав своего полицейского пункта при усадьбе, во главе с лейтенантом Казасом, виновным в том, что в момент нападения он не находился при исполнении своих служебных обязанностей.

Мне говорили, что покушению 24 мая предшествовало еще другое покушение, тоже сопровождавшееся будто бы жертвами. По каким-то соображениям властей о нем ничего сообщено не было. Ручаться, что это так, я, конечно, не могу. Но вполне очевидно, что ведется правильная охота. Сам Троцкий не сомневался в том, что его убьют, и не раз говорил это своим близким. Однако фаталистом он никогда не был. Еще в Москве, постоянно нуждаясь в медицинской помощи, Троцкий просил врачей выписывать рецепты не на его имя, а на имя подставного лица: «Чтобы не отравили».

Усадьба была большая. При доме, около «патио», находился двор для кур: в последние годы жизни, быть может, по атавизму еврейского колониста или по воспоминаниям о родной Яновке, Троцкий пристрастился к куроводству и ежедневно в пятом часу пополудни выходил кормить своих кур. У него вообще были замашки помещика. Жил он довольно широко. Как курьез отмечу, что по вечерам к нему иногда приходил местный католический священник и играл с ним в шахматы. Это классическая традиция французских помещиков: в свободное время старый маркиз играет — не в шахматы, правда, а в триктрак — со священником своего прихода. Надо думать, что койоаканский священник уж очень любил шахматную игру! Иначе поистине трудно понять, зачем он избрал такого партнера.

Отмечу, впрочем, что в Мексике вообще было к Троцкому отнюдь не такое отношение, как в Европе. Он был лично знаком с президентом Карденасом. После убийства жена президента сделала визит вдове Троцкого, а у гроба в почетном карауле стояли мексиканские генералы. Не зная Мексики, о причинах судить не могу. Быть может, было некоторое удовлетворение по поводу того, что одна Мексика сочла возможным приютить эту европейскую знаменитость. Возможно также, что Карденас, опытный политический делец, возлагал на знаменитого гостя некоторые надежды — не поможет ли делу разложения и ослабления местных сталинцев?

Надо отдать должное выдержке Троцкого: постоянно ожидая смерти, он продолжал делать свое дело и работал очень много. Работник он был превосходный. Появляющиеся по сей день посмертные его труды свидетельствуют, что он за всем следил, читал и новые политические книги, и даже новые романы — по-видимому, трудился целый день. В эмиграции он был вообще в личном отношении на должной высоте. В СССР у него бывали постыдные отречения. Не столь постыдные, как те, что были в показаниях подсудимых на московских процессах, но все же такие, о которых он вспоминать не любил: он сам, например, дал Максу Истмэну сведения о завещании Ленина с тем, чтобы Истмэн эти сведения (очень ему, Троцкому, выгодные) за границей опубликовал — и затем он же, под давлением Сталина, заявил, что Истмэн все выдумал, что никакого «завещания Ленина» в природе нет.

Последние годы его бурной жизни прошли в кругу малоизвестных, в большинстве, кажется, очень молодых людей. Думаю, что он мучительно скучал. Власть особенно опьяняет тех людей, которым она досталась случайно и более или менее неожиданно для них самих. От вершин власти Троцкий перешел к маленьким эмигрантским делам, к поискам заработка, к газетным статьям, к созданию собственных журнальчиков, к агитационной работе. Конечно, таковы были его нормальные занятия до революции, но эта вторая молодость едва ли его удовлетворяла. Троцкий чувствовал себя очень усталым. В доме секретари и телохранители между собой называли его «старик», «The Old Man», хотя он был еще не очень стар. Гладстона так начали называть лишь на восьмом десятке лет жизни. О последней его автомобильной прогулке секретарь Гансен сообщает: «Старик спал гораздо больше обычного». Значит, засыпал в автомобиле всегда?