Убийство Троцкого - Страница 8

Бессвязные показания убийцы перемежались бесстыдными заявлениями о том, как он любил Троцкого. «Я отдал бы за него свою жизнь», — с чувством сказал Джексон. Быть может, потеряв самообладание, тяжело избитый, он говорил полиции первое, что ему приходило в голову. Никакой идеи, никакого плана я в его показаниях не вижу. Верный чекист должен был бы во всем выгораживать Москву. Между тем на вопрос следователя о смерти Льва Седова (сына Троцкого) Джексон ответил, что Седов был убит ГПУ. По совести, я не думаю, чтобы его «декларация» была составлена на Лубянке: для этого она слишком глупа. «Саботаж», «убийство советских вождей» — все это чрезмерно похоже на обвинительный материал в московских процессах — сходство режет глаза. Вероятно, Джексон сочинил декларацию либо самостоятельно, либо по наущению какого-нибудь не блещущего умом агента, в таком духе, в каком, по их мнению, это было нужно сделать.

В психологическом отношении важно то, что он вообще считал необходимым иметь при себе декларацию. Если бы убийца рассчитывал на бегство, то она была совершенно излишней. Не нужна она была и в случае ареста: то же самое или что угодно другое можно было объяснить словесно. Декларация вдобавок служила доказательством заранее обдуманного намерения, т. е. ухудшала положение убийцы. Имела она какой- то смысл только на случай его немедленной смерти. И действительно, были все основания думать, что телохранители Троцкого тут же убьют Джексона.

Он шел почти на верную гибель. Если бы даже телохранители его не убили на месте преступления, шансов на спасение Джексон имел очень мало. В этом смысле важно знать, были ли у него действительно аэропланные билеты. Во всяком случае, бежать из далекой Мексики ему было чрезвычайно трудно. Допустим, что он убил бы Троцкого наповал, так что тот не успел бы ни вскрикнуть, ни позвать на помощь. Допустим, что, совершив свое дело, он мог бы незаметно выйти из дому, сесть в автомобиль и уехать. В этом, самом лучшем для него, весьма маловероятном, случае убийство было бы замечено много если через полчаса, скорее всего через несколько минут после его бегства. Разумеется, полиция мгновенно дала бы знать на все пограничные пункты, на все аэродромы. Покинуть страну было бы почти немыслимо. В деле о похищении ген. Кутепова, в деле убийства Рейса властям не были вначале известны ни имена, ни приметы преступников. Здесь же в первую минуту было бы объявлено: убил такой-то, живший там-то, приметы такие-то.

В связи с этим возникает вопрос: по каким же побуждениям этот человек шел почти на верную гибель? В Мексике, правда, нет смертной казни. Но тридцать лет каторги тоже вещь не соблазнительная, да еще при большой вероятности немедленной смерти на месте преступления.

«Чекист!» Это слово объясняет все, когда дело происходит в СССР. Но Джексон был далеко от Москвы. Чем могли его соблазнить? Какими деньгами можно было прельстить человека — убедить его пойти на смерть? Вдобавок деньги у «канадца» были. Он и в кармане имел 800 долларов наличными. Конечно, это были чужие деньги — но уж разве так обязательно возвращать долги? Конечно, люди, «изменявшие» советскому правительству, иногда кончали плохо, как, напр., Игнатий Рейс. Однако и среди «изменников» многие живут по сей день припеваючи. Не все так стеснены, как Троцкий, своей известностью, «планетой без визы», затруднениями в переезде. И не для всех, разумеется, Москва мобилизует свой гигантский аппарат и, чтобы наказать их, идет на скандал, на риск, на громадные расходы, на жертву людьми. Мелкие агенты, не выполнившие возложенного на них поручения, едва ли подвергаются за границей смертельной опасности. Во всяком случае, выполнить такое поручение значило подвергнуться опасности неизмеримо большей.

«Фанатик»! Я за всю свою жизнь не встречал ни одного фанатика — такое уж, очевидно, было невезение. Но если есть учреждение в мире, где процент фанатиков должен быть чрезвычайно мал, то это, без всякого сомнения, ГПУ. Кроме того, чекист-«фанатик» никак не стал бы обвинять свое начальство в убийстве Льва Седова.

По словам приближенных Троцкого, Джексон, чуть оправившись после избиения, прокричал: «Они арестовали мою мать... Сильвия Агелов в этом деле ни при чем... Нет, это не ГПУ... У меня нет ничего общего с ГПУ... Они заставили меня это сделать!..»

Не знаю, совершенно точно ли были воспроизведены эти слова. На граммофонной пластинке они, естественно, запечатлены не были, а люди (и помимо человеческих страстей) могли в этой фантастической сцене разобрать и запомнить сказанное Джексоном не вполне верно: в газетах мне попадались варианты — в общем, впрочем, близкие к этому. Может быть, суд лучше выяснит значение этих слов, имеющих огромное политическое и психологическое значение. Как бы то ни было, в смысле первой фразы (она в газетах вариантов не имеет) сомневаться невозможно: Джексон хочет сказать, что кто-то заставил его пойти на убийство, арестовав его мать! Кто этот «кто-то», достаточно ясно каждому непредубежденному человеку. Но как же тогда понимать слова: «Нет, это не ГПУ»?

В этой трагедии расчет, обман, месть, ненависть, коварство, очевидно, дополняются ужасающей формой шантажа. Фанатиков среди чекистов нет, обещанием наград нельзя заставить человека идти на смерть. Этого, пожалуй, можно было добиться таким способом: «Не сделаешь, убьем самых близких тебе людей». Весьма вероятно, что такие же методы применялись для получения надлежащих показаний на московских процессах.

Конечно, среди чекистов было все же не так просто найти подходящего человека. Настоящий чекист принял бы почетное поручение, взял бы доллары и с ними за границей исчез бы, соблазнившись благами буржуазной цивилизации. Есть 890 долларов, есть, кстати, и новенький автомобиль, можно начать новую жизнь: «Прощайте, товарищи, ищите себе другого дурака». — «Но твоя мать будет расстреляна!» — «Л может, и не будет? Пригрозят, попугают и не расстреляют... А если и будет, то что же я могу сделать? Вечная память...» Легко себе представить и такой внутренний диалог в душе матерого чекиста. Почти не сомневаюсь, что такие случаи и такие диалоги бывали.